Ангел

автор: Таисия Золотковская.

Даже праведникам иногда хочется совершить неверный поступок; разрушить или измять нечто идеальное.

Ангел не был исключением и даже то, что уже само имя обязывало его к положительным и правильным действиям, и привитая с детства любовь ко всему сущему не спасали его от жажды боли. Жизнь, построенная на сострадании.

Сострадание, построенное на чужой любви. Он был добрым, а потому малозаметным человеком: вспыльчивые люди выделяются на сером фоне добра, уже само слово «добро» несет некий отпечаток спокойствия, в то время как злость, пусть и вызывает опасение, но более яркая по своей сути. В конторе, где он работал, все знали, что к Ангелу можно обратиться за помощью и поддержкой, поэтому всегда шли к нему с несчастьями, рассказать о своих болезнях, спорах и проблемах с детьми, но никогда – с радостью и счастьем. Но он не расстраивался, делал себе и исповедывающемуся чашку кофе и превращался в одно большое ухо. Даже начальник заглядывал иногда в его маленькую комнатушку: два кресла, стол и шкаф, с кипами ненужных бумаг и старых журналов.

Как-то я спросила у Ангела, в чем состояла его работа, в ответ получила пожатие плечами, да томный вздох: я уж и сам не помню...

Люди, приходившие к нему и открывавшие свои мысли, казалось, наполняли пустоту его души, занимали раздумьями о них в часы редкого досуга, и он, сам того не понимая, жил их страхами и отчаянием, обедал разбитыми сердцами и больными почкам, упивался чужой ненавистью. Он был всеми, но только не собой. Его такое положение дел не угнетало, потребности в себе он не испытывал, так мы никогда не испытываем нужды в правой или левой ноге, до тех пор, пока она не напомнит о себе ушибом или мозолью и тогда, о, только в тот момент мы по-настоящему заметим всю важность ног и станем холить и лелеять их страстно и неутомимо, пока боль, наконец, не утихнет, а потом вновь забудем на некоторое время, перестанем любить, ведь зачастую это возвышенное чувство испытываешь только к той части жизни или человеку, которые причиняют боль.

Со временем на его столе появилась большая записная книжка в твердой зеленой обложке, а в ней начали появляться пометки о приеме страждущих сослуживцах, которым не терпелось поделиться с кем-нибудь мерзостями жизни. Образовалось целое расписание приема жалоб, Ангелу повысили жалованье, и теперь он мог бесконечно долго выслушивать людей, получая, к тому же, неплохую сумму за это. Каждому он внимал до последнего слова с интересом и даже жадностью и обязательно утешал.

И был он доволен своей жизнью, ничто не казалось ему лишним в картине мира, окружавшего его. Ангел был счастлив и сознанием этого он существовал, утопая в чужих несчастьях, упиваясь людской болью. Его считали другом, и никто бы не подумал, что не Ангел важен для людей, а совсем наоборот.

В один из вторников Ангел по привычке заглянул в свое расписание: 12.30 – Элизабет, секретарша босса, еще ни разу не была на «сеансах злости», так он называл теперь приемы, они работают вместе уже почти полгода, но повода для знакомства еще не находилось. По утрам, приходя на работу, Ангел, приветствуя Элизабет, немедленно направлялся в свой кабинет и покидал его поздно вечером, когда все уже ушли, подолгу он сидел один, забывшись среди страниц книги.

В 12.40 в дверь громко постучали, так стучат те, кто очень спешит или очень опаздывает (или и то, и другое) на важную встречу или ненужную условность. Дверь распахнулась, на пороге стояла девушка, на первый взгляд, да и на второй, совсем молодая – ей было не больше двадцати лет – идеальный возраст для секретарши: кофе, пожалуйста! – или – позвоните мистеру Хомяку и передайте, что наш обед отменяется. Но даже для человека, исполнявшего такие важные обязанности, она была слишком самоуверенна. 
Опустившись в кресло напротив, стол оставался в стороне, теперь им пользовались редко, она взглянула на Ангела:
- Здравствуй, это о тебе все молчат, ты «сокровище»? – маленькая свинцовая пуля ее сарказма попала точно в цель.

Мишень нахмурилась:
- Что Вам угодно? Я не развлекаю персонал.
- Поговорить, конечно же, вообще-то мне это ни к чему, а босс сказал, что ему надоело мое плохое настроение, и отправил меня к тебе.

Элизабет улыбалась насмешливо, но вместе с тем нежно, он не видел такой улыбки прежде, она не позволяла расслабиться, держала в приятном напряжении.
- Что же Вас беспокоит?
- Все произошло из-за этого треклятого пса, Гилберта, когда он был щенком, не доставлял особых хлопот, ты же знаешь, какие все милые в детстве. Кто бы мог подумать, что он вырастет в огромную лохматую собачищу (по их губам скользнула улыбка) и станет есть все, что попадется ему под нос.
- Он позавтракал новыми туфлями или фотографией любимого человека? – Невольно на поверхность вырвался обрывочек ангельской грусти. Быть может, ее сердце свободно?..
- Единственный любимый мною человек сидит сейчас перед тобой, - ни малейшего сожаления об этом она, похоже, не испытывала. – Туфли, любовник... Нет! Все оказалось намного хуже. Приближается Новый год и Рождество и я, как и предписано традициями, купила новогоднюю елку, украсила ее красными бархатными бантами и свечами, по дому распространился легкий аромат зимнего праздника, когда наступил вечер, я зажгла огни на елке, а маленького негодяя, точнее, уже совсем не маленького, привлекли конфеты, которые красовались на деревце. Разговаривая по телефону с приятельницей, я почувствовала запах горящей хвои... Что я могу сказать? Гилберт и я спаслись бегством, а дом ремонтирует бригада рабочих, похоже, что Рождество мы будем встречать в мотеле... Но если хочешь знать правду, меня это вовсе не волнует, твои утешения мне не нужны, так что спасибо за внимание, я удаляюсь, если позволишь.

Девушка умолкла и выжидающе посмотрела на Ангела. Только сейчас он заметил, что она вертит в руках маленький резиновый шарик, в детстве у его собственного пса был такой же, сколько времени провели они вдвоем, играя во дворе и в парке. Но его друг давно мертв, к сожалению, такова природа любых взаимоотношений – рано или поздно кто-то умирает. Иногда, в очень счастливых случаях, оба прощаются с жизнью одновременно.

- Да-да, не смею тебя больше задерживать, - Ангел очнулся от воспоминаний резко, остро. – Думаю, тебе не о чем грустить.
Такое отношение, похоже, разозлило Элизабет. Молодые девушки не любят, когда к их проблемам относятся недостаточно серьезно.
- Конечно, - фыркнула она, поднимаясь с кресла, - мелочи жизни! – и удалилась.

Он недоуменно посмотрел на дверь, не понимая, что он сказал не так, а потом погрузился в раздумья о женщинах, с которыми некогда был; теперь их лица казались нечеткими, голоса слились в отголосок прошлого, которое взывало к нему, но не указывало путь возвращения к себе, ведь его нет.

Внезапно он увидел свою квартиру, обеденный стол, сервированный на одного человека, замороженная пицца, разогретая в микроволновке и пиво – вот и весь праздничный ужин, а собеседником станет телевидение, распевающее безобразные новогодние песни, рассыпающееся в лицемерных поздравлениях непонятно кому – себе или бесчисленной аудитории, которая никогда не воспримет сказанное всерьез. Сегодня в 12.39 он был уверен, что не боится ничего, что разочарование существует где угодно, но только не в его душе, страх не имел лица. Спустя шестнадцать минут, когда за Элизабет закрылась дверь, он понял: всю жизнь, когда с наступлением темноты, он укладывался в постель и, повернувшись на сторону сердца, поджимал уголок подушки, чтобы удобнее спалось, каждую ночь он засыпал со страхом одиночества. Ни случайные связи с женщинами, ни работа не могли излечить его. Но так же быстро, как он осознал свой страх, молниеносно пришел к нему и светлый излечивающий образ. Ангел вышел в холл и увидел Элизабет, сидящую за столом, она только удивленно повела головой, услышав приглашение вернуться в кабинет. Усадив в кресло, он протянул ей чашку кофе и пирожное, сам сел напротив, молча смотрел, как она ест и пьет и, наконец, произнес:

- Послушай, я ведь тоже буду один в Новый год, может быть, ты согласишься быть со мной в эту ночь?
- Почему бы и нет, спасибо за предложение, но разве ты не отмечаешь с семьей?
– Пусть у него не будет семьи, пожалуйста... – Чуть не взмолилась она вслух. Она почувствовала внезапную близость к этому странному человеку.
- Мои родители переехали в другой город несколько лет назад, с тех пор мы отмечаем вместе только день их дни рождения, осенью и летом, а в остальное время пишем друг другу письма или звоним.
- Замечательно, тогда 31 декабря мы с Гилбертом приедем к тебе, - она улыбнулась, от сарказма не осталось и следа, удивительно, как много может изменить одно предложение, – о еде не беспокойся, если предоставишь мне кухню, я приготовлю что-нибудь вкусненькое, предпочитаю домашнюю кухню, а ты?
- Забыл, какая она на вкус, честно говоря. – И это была сущая правда.

Между тем девушка уже снова стояла в дверях, улыбаясь, она попрощалась, и дверь за ней с легким щелчком закрылась. Ангел откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Возможно, его теперь интересовали не только чужая боль, а еще и собственная любовь...